Михаил Пиотровский – хранитель русского ковчега
Д.И. Копирование исторических дворцовых интерьеров ведь ничего не добавляет к развитию искусства. Получается, что современные художники по интерьерам преимущественно работают на XVIII–XIX век. Как вы полагаете, останется от современного декоративного искусства что-либо достойное тезаврации в качестве артефактов нашего времени? М.П.: Поживем – увидим. Но вообще, воссоздание интерьеров в духе Эрмитажа или Петергофа относится к культурному стилю историзм. Если декоратор привносит в него в качестве добавочной стоимости иронию, эта работа уже относится к постмодернизму и может считаться актуальным современным искусством. Но обычно в современных интерьерах на классическую тему ирония либо отсутствует, либо скрыта как-то уж слишком глубоко. Д.И. Архитектура XX века вам близка? М.П.: Мне очень близок и понятен Фрэнк Ллойд Райт – я ведь очень много времени провел в нью-йоркском Музее Гуггенхайма. На самом деле архитектура Райта очень традиционна и исторична, хотя не все это замечают. Например, его проект Музея Гуггенхайма в Нью-Йорке – это ведь перевернутый минарет из иракской Самары. В Музей Гуггенхайма в Бильбао, который строил знаменитый Фрэнк Гэрри, я впервые попал до того, как там разместили экспозицию: надо сказать, что эти невероятные залы и каверны без живописи выглядели значительно интереснее. Был четко виден замысел архитектора, а позже, когда картины развесили, архитектура уже не так играла. Я очень люблю современную архитектуру – в этом можно убедиться в здании Главного штаба Часть здания уже открылась после реставрации. . Проект разрабатывала Студия 44. Я пользовался советами выдающегося теоретика и практика архитектуры Рэма Кулхааса. Внутри там – очень современный интерьер: бетон, стекло, металл. Но при этом он перекликается с традиционной архитектурой здания: двери там высокие, деревянные, двустворчатые. Я считаю, что такая перекличка старых и новых элементов в музейной архитектуре необходима. Д.И. А как вы относитесь к перекличке, например, Лувра и стеклянной пирамиды Йо Минг Пея, в которой расположен главный вход в музей? М.П.: Вокруг этой пирамиды велось много споров. Самым непримиримым ее критикам я всегда отвечал, что в городе, где уже построена Эйфелева башня, допустимы любые архитектурные эксперименты. Кроме того, архитектура луврской пирамиды очень хорошо продумана с точки зрения смысловых значений. Это и напоминание о египетском походе Наполеона, и ключевой масонский символ. Наконец, пирамида оказалась очень удобна для посетителей музея: благодаря ей не возникает толп на входе. Тем не менее, входить в музей лучше не через подвал, а по парадной лестнице. Я считаю, что никакого ущерба эта пирамида Лувру не нанесла, тем более что Лувр уже очень давно не является дворцом: после множества реконструкций там внутри огромные музейные залы, напоминающие музей д`Орсе, расположенный в бывшем здании вокзала. Современная архитектура ничему там не противоречит. Д.И. А у вас, в комплексе Эрмитажа, возможно современное строительство? Обсуждались подобные идеи? М.П.: Идеи возникают, конечно. Несколько лет назад ЮНЕСКО привозило к нам архитекторов из британского бюро RGM, которое сейчас строит «Охта-центр» – небоскреб «Газпрома» в Санкт-Петербурге. Они незадолго до этого построили ультрасовременный музей в Ливии. Предполагалось, что они будут консультировать нас по вопросам реконструкции. Они несколько часов погуляли по Эрмитажу и на следующее утро пришли с идеей: «А давайте на месте садика, возле Зимнего, построим такое ступенчатое стеклянное здание. У вас тут все здания разных эпох, пусть будет еще и современное». Нет, у нас, конечно, нельзя строить ничего подобного, но при этом музею необходимо развиваться и расширяться. С этой точки зрения я считаю самым правильным решением начатую нами работу в здании Главного штаба. В частности, архитектор предложил использовать часть пространства внутренних дворов. Сразу же появились защитники традиционных петербургских дворов, в пространство которых, по их мнению, вторгаться недопустимо. Петербургские внутренние дворы жили своей особенной жизнью, которой уже нет: там хранились поленницы дров, работали прачечные. Так было во дворе, в котором я вырос, так было и во внутренних дворах Генштаба. На самом деле, в этом крыле здания находились различные министерства. Но сейчас эти функции они уже не выполняют, и, возможно, пришла пора превратить их в то, чем они являются. Например, в традиционном мусульманском доме главное – центральное пространство здания. Д.И. Со стороны Эрмитаж воспринимается как государство в государстве. Музей очень самостоятелен как экономически, так и административно. Насколько власти влияют на ваши решения, стремятся определять стратегию развития музея? Ощущаете ли поддержку со стороны государства? М.П.: Конечно, власти могут и вмешиваются в наши дела, и чем дальше – тем больше. Но в вопросах определения стратегии между нами и органами власти всегда происходит вполне дружественное перетягивание каната. Оно остается дружественным благодаря тому, что все участники процесса понимают, что учреждение культуры может успешно развиваться только при условии высокой степени автономии. Материальной основой этой автономии остается незыблемое правило, действующее в постсоветской России: все деньги, самостоятельно заработанные учреждением культуры, остаются на его развитие. Безусловно, внешние регуляторы должны четко выполнять возложенные на них функции: проверять исполнение бюджета, выдавать разрешения на вывоз работ. Но дальше их полномочия не должны распространяться. Так что самые важные экономические решения, включая определение цены на билеты, мы принимаем самостоятельно. Д.И. По каким вопросам существуют разногласия? М.П.: Периодически возникают популистские дискуссии о ценах на билететы. . Это чистый популизм, у нас не политическая цель, а социальная программа, которая включет бесплатное посещение для детей, студентов, ежемесячный открытый вход в музей для всех, скидки для российских граждан и т. д., мы фактически оплачиваем из собственного кармана. С городскими властями у нас долго шли споры по поводу использования Дворцовой площади для проведения массовых мероприятий. Удалось наконец договориться о том, что без нашего согласия на Дворцовой площади ничего не проводится. В целом нам почти всегда удается отстоять свою позицию в диалоге с различными органами власти, ведь никто лучше нас не знает музейную жизнь, и авторитет Эрмитажа как учреждения культуры очень высок. Д.И. Есть известный анекдот о том, как первый секретарь Ленинградского обкома партии Григорий Романов требовал у вашего отца, возглавлявшего в то время Эрмитаж, выдать императорский фарфоровый сервиз на свадьбу своей дочери. В наше время возможно подобное самодурство? М.П.: Я неоднократно уже объяснял, что никакого самодурства не было. История с романовским сервизом – это направленная дезинформация, которую распространяли политические противники Романова. Ни при мне, ни при Борисе Борисовиче Пиотровском ничего подобного не происходило. При его предшественнике Михаиле Илларионовиче Артамонове вроде бы обсуждалась идея использовать залы Эрмитажа для проведения торжественных мероприятий, но всем уже тогда было очевидно, что это недопустимо. Есть такая поговорка «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку», но ведь Юпитеру тоже нельзя многое из того, что позволяется быку. Я не вижу ничего плохого в том, что многие музеи зарабатывают на сдаче своих залов в аренду, но нам этого делать нельзя. У Эрмитажа особый статус – это императорская резиденция. Мы сами проводим один раз в году гала-прием, проводим мероприятия, связанные с проведением выставок, но их формат мы определяем сами. А мы точно знаем, что допустимо в рамках таких мероприятий, а что – нет. Д.И. Получает ли Государственный Эрмитаж поддержку со стороны частных спонсоров и меценатов? М.П.: Безусловно. Начиналась эта работа в 1990-х годах с иностранных компаний. Первым нашим спонсором была американская компания Sara Lee. Потом к нам пришла Coca Cola. В то время на вечерах фандрайзинга часто возникал неудобный вопрос со стороны иностранцев: а где же ваши российские спонсоры? Теперь я спокойно могу отвечать на этот вопрос. У нас действует попечительский совет, который возглавляет глава холдинга «Интеррос» Владимир Потанин. В совет входят министр культуры, министр финансов, а также руководители ряда крупнейших российских компаний. Отчасти благодаря работе этой структуры мы можем себе позволить такие масштабные проекты, как реконструкция здания Главного штаба. Есть другой уровень меценатства – общество друзей Эрмитажа, участники которого могут себе позволить небольшие взносы, которые затем направляются на целевые проекты. Несмотря на то что по российскому законодательству благотворительные пожертвования не дают предпринимателям налоговых преференций, спонсорством занимаются очень многие из них. Кроме того, мы разрабатываем формы комплексного коммерческого партнерства с производственными компаниями. Например, Императорский фарфоровый завод по лицензии выпускает копии наших предметов, мы вместе занимаемся выставочной деятельностью – открыли у них на предприятии филиал музея. Это уже не совсем меценатство, скорее комплексная партнерская программа. Д.И. Эрмитаж – одно из немногих российских учреждений культуры, которое регулярно пополняет коллекцию, в том числе за счет покупки произведений искусства на международных аукционах. Эти покупки финансируют ваши спонсоры? М.П.: Все не так однозначно. Работа такого учреждения, как Эрмитаж, невозможна без серьезного государственного финансирования, но спонсорская поддержка и наличие собственных доходов дают нам довольно широкую свободу маневра. Поэтому покупки финансируются из разных источников. Например, Борис Ельцин выделил нам из бюджета около 5 млн долларов, на которые мы купили много хороших вещей. Иногда нам дарят произведения искусства члены попечительского совета и другие меценаты. Если мы узнаем о том, что продаются относительно недорогие вещи, можем обратиться к ним за помощью. А вот, например, уникальную коллекцию поповского фарфора, мы купили на собственные деньги: законодательство тогда позволяло нам направить деньги, не израсходованные при строительстве, на другие цели. Из-за финансового кризиса деньги на строительство пришли слишком поздно, провести тендер уже было невозможно, а на западных аукционах, опять же из-за кризиса, осталась непроданной прекрасная коллекция акварелей и фарфора. Д.И. По какому принципу вы отбираете предметы для пополнения коллекции? Есть ли общая стратегия новых приобретений? М.П.: Во-первых, это заполнение лакун в коллекции Эрмитажа. Например, у нас никогда не было китайской бронзы, а теперь есть. У нас нет Вермеера Дельфтского, но его никто продавать не собирается, да и если соберется, вряд ли мы сможем себе позволить такую покупку. Во-вторых, приоритетным для нас является приобретение произведений искусства, связанных с русской историей, историей Зимнего дворца и императорского дома. Если продается акварель «Пожар в Зимнем дворце 1837 года», понятно, что мы должны купить ее во что бы то ни стало. Д.И. У руководства ведущих национальных музеев очень разное отношение к вопросам открытых фондов – допуску посетителей в запасники и доступу к цифровым копиям в Интернете. Эрмитаж, пожалуй, самый открытый музей в России. Почему было принято такое решение? М.П.: Это принципиальное решение, которое я принял с самого начала: в экспозиции выставляется 5–10% от всей коллекции, но все остальное тоже должно быть доступно. В 1990-х годах, когда заморозилось строительство фондохранилища Эрмитажа, мы решили сделать там открытие фонды, в которые возможен доступ посетителей. Разумеется, это не залы Эрмитажа, и, чтобы выставить коллекцию в том же стиле, потребовались бы сотни километров площадей. Это именно хранилище, но его посещают посетители. . Кроме того, мы решили полностью оцифровать коллекцию и опубликовать ее на своем сайте. Это решение основывалось на нашем понимании просветительской миссии музея и стремлении сделать нашу коллекцию максимально доступной для всех. Помимо того что коллекция опубликована на нашем сайте и там есть возможность совершить виртуальную прогулку по Зимнему дворцу, мы участвовали в проекте GoogleArtProject. Сейчас мы прекращаем это сотрудничество. Во-первых, нам интереснее развивать свой сайт, а не генерировать трафик для коммерческих целей компании Google, а во-вторых, наши партнеры не смогли обеспечить достаточную защиту нашей интеллектуальной собственности. Цифровые копии картин в высоком разрешении уже кто-то скачал из GoogleArtProject и продает их в виде платного приложения для iPad. Д.И. Расскажите о направлениях развития музейного дела в мире и планах развития Эрмитажа. На опыт кого из западных коллег вы ориентируетесь? М.П.: Мы ориентируемся на своих ближайших соседей – Метрополитен, Британский музей и Лувр. Сейчас еще очень интересует опыт Берлина, в котором активно ведется новое музейное строительство. Там на острове со старой застройкой создали новую галерею и заполнили ее современным искусством, причем горожане единогласно высказались за этот проект. Все, конечно, развиваются по-разному, но приоритеты у всех примерно одинаковы. Сейчас, например, все ведущие музеи расширяют экспозиции и проводят выставки на тему мусульманского искусства. Громадный рост интереса к этой тематике: европейцам интересно, что такое ислам, с другой стороны, мусульмане, живущие в западных странах, проявляют большой интерес к родной культуре. Мы тоже очень активно расширяем это направление, тем более что это моя научная специализация как историка. 2014 год – для нас знаковая дата: Эрмитаж будет отмечать 250-летний юбилей. К этому времени Эрмитаж и Дворцовая площадь должны полностью утвердиться в качестве культурного центра Петербурга и главного памятника российской государственности. Д.И.:За столько лет работы в Эрмитаже у вас сохранилась острота восприятия красоты, которая вас окружает? М.П.: Поскольку я в Эрмитаже всю жизнь провел, я здесь вырос, я отношусь к Эрмитажу как к родному дому. Но дом это особенный, в нем невозможно себя почувствовать хозяином. Острота восприятия при этом никуда не девается, и красота завораживает каждый день. Д.И. Все залы одинаково воспринимаются или есть любимые места и вещи? М.П.: О своих любимых местах в Эрмитаже я никому не рассказываю, а то, боюсь, там будет не протолкнуться. Таких мест довольно много, и потом, предпочтения меняются: проводятся ремонты, какие-то залы вдруг удается увидеть в каком-то новом ракурсе. Сейчас, конечно, главная лестница, которая недавно открылась после ремонта, у всех сотрудников музея – самое любимое место. Интервью Павел Жаворонков